Безромашковость . Смогаясь с печалью, тоской и разлукой, справляясь с густым одиночеством, льдом, сживаясь с гнетущей, гневящею скукой, шагаю в пустой и ветшающий дом. Мой путь всегда гаже, длинней и опасней. В квартире давно нет святого лица. Есть самоубийство как выход запасный. Но всё ж допетляю живым до конца. Внутри безромашковость, злоба и морось, покинутость, свалка, руины и рвы, вселенская, вечно тошнящая горесть от чувства ненужности и нелюбви. Коробят простор, сиротливость и осень. Сиротство как высшая мера, как казнь. Не радуют и не нужны чьи-то позы. Всё чаще давлю всем на жалость, как газ. И вот в настроении долгом, несносном под навесью туч и дождливых невзгод, с уныньем, устойчивостью трёхколёсной вхожу под грозу, в непростой поворот...
Безромашковость
.
Смогаясь с печалью, тоской и разлукой,
справляясь с густым одиночеством, льдом,
сживаясь с гнетущей, гневящею скукой,
шагаю в пустой и ветшающий дом.
Мой путь всегда гаже, длинней и опасней.
В квартире давно нет святого лица.
Есть самоубийство как выход запасный.
Но всё ж допетляю живым до конца.
Внутри безромашковость, злоба и морось,
покинутость, свалка, руины и рвы,
вселенская, вечно тошнящая горесть
от чувства ненужности и нелюбви.
Коробят простор, сиротливость и осень.
Сиротство как высшая мера, как казнь.
Не радуют и не нужны чьи-то позы.
Всё чаще давлю всем на жалость, как газ.
И вот в настроении долгом, несносном
под навесью туч и дождливых невзгод,
с уныньем, устойчивостью трёхколёсной
вхожу под грозу, в непростой поворот...