Пантомима - квинтэссенция театра, как музыка, ничего внешнего: ни декораций, ни грима, ни даже слов, только искусство выражения эмоций и создания впечатления об окружающем мире собственным телом и лицом. Леонид Енгибаров, спасибо!
Владимир Высоцкий Енгибарову от зрителей Шут был вор: он воровал минуты - Грустные минуты тут и там. Грим, парик, другие атрибуты Этот шут дарил другим шутам. В светлом цирке между номерами, Незаметно, тихо, налегке Появлялся клоун между нами Иногда в дурацком колпаке. Зритель наш шутами избалован - Жаждет смеха он, тряхнув мошной, И кричит: «Да разве это клоун?! Если клоун - должен быть смешной!» Вот и мы… Пока мы вслух ворчали: «Вышел на арену - так смеши!» - Он у нас тем временем печали Вынимал тихонько из души. Мы опять в сомненье - век двадцатый: Цирк у нас, конечно, мировой, Клоун, правда, слишком мрачноватый - Невеселый клоун, не живой. Ну, а он, как будто в воду канув, Вдруг при свете, нагло, в две руки Крал тоску из внутренних карманов Наших душ, одетых в пиджаки. Мы потом смеялись обалдело, Хлопали, ладони раздробя. Он смешного ничего не делал - Горе наше брал он на себя. Только - балагуря, тараторя - Всё грустнее становился мим, Потому что груз чужого горя По привычке он считал своим. Тяжелы печали, ощутимы - Шут сгибался в световом кольце, Делались всё горше пантомимы, И - морщины глубже на лице. Но тревоги наши и невзгоды Он горстями выгребал из нас, Будто многим обезболил роды, А себе - защиты не припас. Мы теперь без боли хохотали, Весело по нашим временам: «Ах, как нас прекрасно обокрали - Взяли то, что так мешало нам!» Время! И, разбив себе колени, Уходил он, думая своё. Рыжий воцарился на арене, Да и за пределами её. Злое наше вынес добрый гений За кулисы - вот нам и смешно. Вдруг - весь рой украденных мгновений В нём сосредоточился в одно. В сотнях тысяч ламп погасли свечи. Барабана дробь - и тишина… Слишком много он взвалил на плечи Нашего - и сломана спина. Зрители - и люди между ними - Думали: вот пьяница упал… Шут в своей последней пантомиме Заигрался - и переиграл. Он застыл - не где-то, не за морем - Возле нас, как бы прилёг, устав, - Первый клоун захлебнулся горем, Просто сил своих не рассчитав. Я шагал вперёд неукротимо, Но успев склониться перед ним. Этот трюк уже не пантомима: Смерть была - царица пантомим! Этот вор, с коленей срезав путы, По ночам не угонял коней. Умер шут. Он воровал минуты - Грустные минуты у людей. Многие из нас бахвальства ради Не давались: проживём и так! Шут тогда подкрадывался сзади Тихо и бесшумно - на руках… Сгинул, канул он - как ветер сдунул! Или это шутка чудака?.. Только я колпак ему - придумал, Этот клоун был без колпака.
Шут был вор: он воровал минуты - Грустные минуты тут и там. Грим, парик, другие атрибуты Этот шут дарил другим шутам. В светлом цирке между номерами, Незаметно, тихо, налегке Появлялся клоун между нами Иногда в дурацком колпаке. Зритель наш шутами избалован - Жаждет смеха он, тряхнув мошной, И кричит: «Да разве это клоун?! Если клоун - должен быть смешной!» Вот и мы… Пока мы вслух ворчали: «Вышел на арену - так смеши!» - Он у нас тем временем печали Вынимал тихонько из души. Мы опять в сомненье - век двадцатый: Цирк у нас, конечно, мировой, Клоун, правда, слишком мрачноватый - Невеселый клоун, не живой. Ну, а он, как будто в воду канув, Вдруг при свете, нагло, в две руки Крал тоску из внутренних карманов Наших душ, одетых в пиджаки. Мы потом смеялись обалдело, Хлопали, ладони раздробя. Он смешного ничего не делал - Горе наше брал он на себя. Только - балагуря, тараторя - Всё грустнее становился мим, Потому что груз чужого горя По привычке он считал своим. Тяжелы печали, ощутимы - Шут сгибался в световом кольце, Делались всё горше пантомимы, И - морщины глубже на лице. Но тревоги наши и невзгоды Он горстями выгребал из нас, Будто многим обезболил роды, А себе - защиты не припас. Мы теперь без боли хохотали, Весело по нашим временам: «Ах, как нас прекрасно обокрали - Взяли то, что так мешало нам!» Время! И, разбив себе колени, Уходил он, думая своё. Рыжий воцарился на арене, Да и за пределами её. Злое наше вынес добрый гений За кулисы - вот нам и смешно. Вдруг - весь рой украденных мгновений В нём сосредоточился в одно. В сотнях тысяч ламп погасли свечи. Барабана дробь - и тишина… Слишком много он взвалил на плечи Нашего - и сломана спина. Зрители - и люди между ними - Думали: вот пьяница упал… Шут в своей последней пантомиме Заигрался - и переиграл. Он застыл - не где-то, не за морем - Возле нас, как бы прилёг, устав, - Первый клоун захлебнулся горем, Просто сил своих не рассчитав. Я шагал вперёд неукротимо, Но успев склониться перед ним. Этот трюк уже не пантомима: Смерть была - царица пантомим! Этот вор, с коленей срезав путы, По ночам не угонял коней. Умер шут. Он воровал минуты - Грустные минуты у людей. Многие из нас бахвальства ради Не давались: проживём и так! Шут тогда подкрадывался сзади Тихо и бесшумно - на руках… Сгинул, канул он - как ветер сдунул! Или это шутка чудака?.. Только я колпак ему - придумал, Этот клоун был без колпака. 1972 г. В С Высоцкий
Пантомима - квинтэссенция театра, как музыка, ничего внешнего: ни декораций, ни грима, ни даже слов, только искусство выражения эмоций и создания впечатления об окружающем мире собственным телом и лицом. Леонид Енгибаров, спасибо!
Большое спасибо за дни с Енгибаровым!
''Клоун с осенью в сердце'', -спасибо.
Замечательно!
Владимир Высоцкий
Енгибарову от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты -
Грустные минуты тут и там.
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?!
Если клоун - должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену - так смеши!» -
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый -
Невеселый клоун, не живой.
Ну, а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.
Только - балагуря, тараторя -
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы,
И - морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды,
А себе - защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
«Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!»
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.
Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.
Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилёг, устав, -
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках…
Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему - придумал,
Этот клоун был без колпака.
Сильно 👍
Советский Союз - это расцвет культуры,творчества, технического прогресса и свободы человека！
а ещё красный террор и богоборчество, ложь, цензура и нищета, спасибо!
А еще ТЮРЬМА народов.
лайкайте кто здесь после чтения книги Никулина "Почти сеьёзно" )
Гений
(Без тщеславия) Я такие пантомимы делал в8 классе и с огромным успехом! Одноклассники помнят.
Вы загубили свой талант,а он развил.
У Леонида зрителей больше!
мания величия - это жуткая сила😱
❤🎉
Мой первый клоун !
Шут был вор: он воровал минуты -
Грустные минуты тут и там.
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: «Да разве это клоун?!
Если клоун - должен быть смешной!»
Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:
«Вышел на арену - так смеши!» -
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый -
Невеселый клоун, не живой.
Ну, а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.
Только - балагуря, тараторя -
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы,
И - морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды,
А себе - защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
«Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!»
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина…
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.
Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал…
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.
Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилёг, устав, -
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках…
Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему - придумал,
Этот клоун был без колпака.
1972 г. В С Высоцкий