Пёс на сугробе . Мне улица - дом, что ломает и кормит, что старит мою чёрно-белость и мозг. За годы я понял, изведав все нормы, что самое страшное в жизни - мороз. Взирая на лампочки и батареи, на вкусности, сытость, довольность чужих, скулю у витрин магазинов-музеев, завидую кошкам в домах городских. Матёрые псы и их верные шавки сидят во дворах ресторанов, кафе, где повар огромный, котлетой почавкав, бросает объедки, остатки конфет. А я разукрашен горелою пылью, обут в снег, солёный песок или шлак, измучен совсем никудышною былью, истерзан нуждою в еде, как босяк. Щенячьи забавы, хозяйские руки, кусок, подаваемый прямо ко рту, квартирные, чистые, мягкие суки, как будто в другом, моём лучшем быту. Я мало погрелся у ног, на диване, не выудил случай поспать ещё час, намыться в уютной и тёпленькой ванне, не смог напитаться вперёд, про запас. Отвыкший от мяса, печенья и травки, но всё же смотрящий домашние сны. Я - пёс, тот, что кормится возле прилавков и ждёт с нетерпеньем прихода весны...
Пёс на сугробе
.
Мне улица - дом, что ломает и кормит,
что старит мою чёрно-белость и мозг.
За годы я понял, изведав все нормы,
что самое страшное в жизни - мороз.
Взирая на лампочки и батареи,
на вкусности, сытость, довольность чужих,
скулю у витрин магазинов-музеев,
завидую кошкам в домах городских.
Матёрые псы и их верные шавки
сидят во дворах ресторанов, кафе,
где повар огромный, котлетой почавкав,
бросает объедки, остатки конфет.
А я разукрашен горелою пылью,
обут в снег, солёный песок или шлак,
измучен совсем никудышною былью,
истерзан нуждою в еде, как босяк.
Щенячьи забавы, хозяйские руки,
кусок, подаваемый прямо ко рту,
квартирные, чистые, мягкие суки,
как будто в другом, моём лучшем быту.
Я мало погрелся у ног, на диване,
не выудил случай поспать ещё час,
намыться в уютной и тёпленькой ванне,
не смог напитаться вперёд, про запас.
Отвыкший от мяса, печенья и травки,
но всё же смотрящий домашние сны.
Я - пёс, тот, что кормится возле прилавков
и ждёт с нетерпеньем прихода весны...